Осуществление идеи белорусского университета на всех этапах его существования требовала материального обеспечения. Организатором БГУ прежде всего нужно было найти более-менее приспособленные здания. Их определили уже весной 1919 года, но только в апреле 1921 г. они были официально переданы университету.

Университетский дворик. 1930 г.

Старые здания университет мог использовать определенное время. Но корпуса главного высшего учебного заведения были разбросаны почти по всему Минску, и это очень мешало учиться и работать. БГУ должен был стать образовательным, научным и культурным центром с соблюдением лучших традиций и правил, которые сформировались еще в глубоком европейской прошлом и были основаны на концепции единства деятельности университета и разнообразной атрибутики, внешних зрительных и слуховых восприятия и образах. Среди них главная роль отведена архитектуре, оформлению университетского пространства. Это улицы и площади, прилегающие к территории, и убранство дворов, комнат, аудиторий, коридоров и др.

В разрушенном Минске организаторы БГУ пытались создать университет, похожий на «настоящий» европейский. То, что было выделено советскими властями для материально-технического обеспечения деятельности первых трех факультетов, они искусственно объединили: несколько учебных и административных корпусов – здания частной гимназии, фабрики, реального и духовного училищ, Духовной семинарии, военного госпиталя и др. – связали простыми, но очень меткими официальными названиями – «Дом № 1 БГУ», «Дом № 2 БГУ», «Дом № 3 БГУ»... Таким образом, было отмечено существование Университетского городка. Кроме того, улицу, где было больше всего учебных зданий БГУ, назвали в 1922 г. Университетской (бывшая Магазинная улица, сегодня – имени Кирова), а ту, где разместились общежития (их было немного и со «спартанскими» условиями проживания), – улицей Студенческой.

Между тем необходимость строительства настоящего, единственного по своей архитектуре и местоположению Университетского городка была понятной и Правлению БГУ во главе с ректором В. И. Пичетой, и партийному руководству республики. Реализация же идеи требовала огромных для того времени и состояния экономики денег. Поэтому несколько лет университет расширял свои площади за счет тех зданий, которые ему передавали власти (разумеется, сначала их у кого-то забирали), и путем специального строительства для нужд БГУ. Но невозможно было достичь восприятия БГУ как целостного организма. Да и как это можно было себе представить, когда учебные корпуса, администрация, общежития, столовые, базы обучения и практики для студентов имели такой широкий спектр адресов: улицы Университетская, Широкая, Советская, Володарского, Ново-Московская, Красноармейская, переулки Земледельческий, Лагерный. Очень унизительным для университета было то, что занятия проходили в совершенно неприспособленных помещениях, без элементарного учебного оборудования, инструментов, пособий. Медицинские кафедры, например, размещались в студенческом общежитии, студенты же факультета общественных наук и педфака занимались рядом с учениками в зданиях 14 минских школ, а под анатомический театр была приспособлена бывшая фабрика «Виктория». Но уже для физического института во главе с профессором Е. Е. Сиротиным был построен специальный корпус. Институту закупили дорогостоящее научное оборудование для магнитосъемок и изучения радиоактивности, установили радиостанцию с 45-метровой антенной.

И только в начале 1927 г. вопрос о необходимости строительства Университетского городка (в то время некоторые не совсем опытные журналисты «окрестили» его «студенческом поселком») власти решили положительно: в феврале III сессия ЦИК БССР приняла по докладу правительства специальное постановление и определила под это масштабное строительство район улиц Советской, Ленинградской, Бобруйской, нескольких переулков (там было много частных домов, которые подлежали сносу). Интересно, что Правление настаивало на строительстве городка на свободных площадях за Свислочью, за городским садом (современный парк имени М. Горького).

Строительство университета. 1930 г.

Но такое перспективное во всех отношениях предложение не было поддержано из-за сопротивления военных, которые имели на эту территорию свои планы. Архитекторы И. Запорожец и Г. Лавров подготовили проект городка, который предусматривал возведение 12 корпусов, в том числе трехэтажного главного, со сметой в 6,4 млн руб. Этот план должен был удовлетворить потребности университета, в котором на то время уже было 2900 студентов, 292 преподавателя (в том числе и научных работника), 142 кафедры и 12 клиник.

Строительство таких масштабов, пожалуй, было одним из первых за годы существования Советской Беларуси. Для придания еще большей значимости этому правительственному решению закладку первого кирпича в фундамент Университетского городка назначили на 6 ноября 1927 г. – как раз накануне 10-й годовщины Октябрьской революции. Были запроектированы следующие здания: главный, природоведческий, химический, анатомический корпуса, корпус для «внеучебной жизни студентов», общежития для студентов и рабфаковцев, два дома под квартиры преподавателей, два – для других университетских работников, баня, прачечная, гараж.

В праздничной атмосфере перед преподавателями, студентами и горожанами выступили нарком просвещения БССР А. В. Балицкий, ректор В. И. Пичета, а также советско-партийные руководители Беларуси Н. М. Голодед и В. Г. Кнорин, которые в своих речах провели параллель между сущностью университета и задачами Советской власти. Через год, осматривая панораму строительства, о том же говорил и нарком просвещения СССР А. В. Луначарский, который специально приехал в Минск и 23 ноября 1928 г. принял участие в заседании Правления БГУ, где заслушали доклад архитектора Лаврова о ходе строительства городка.

Знаменательным событием стало и решение Минского горсовета о передаче БГУ территории на пересечении улиц Университетской и Красноармейской под строительство университетской библиотеки. Следует напомнить, что библиотека БГУ имела также статус государственной. Однако более 400 тыс. книг было негде разместить.

Строительство университета.

Правление БГУ постоянно обращалось к строителям с просьбой ускорить работу, так как с началом возведения городка минские организации стремились вернуть себе занятые университетом помещения. Понятно, что для университета годы возведения городка были очень сложными. В начале 1930-х гг. строительство было далеко от идеала, запроектированных архитекторами: экономическо-финансовые реалии вынуждали не раз вносить коррективы в задуманное через отказ от современных, но затратных решений, и происходил переход к прагматичным и наиболее дешевым. Колоссальные затраты заставили белорусское правительство искать союзной поддержки, и в июне 1930 г. строительство Университетского городка и медицинских клиник было включено в союзный бюджет. Завершение всех работ привязывалось к очередной годовщине революции, к 7 ноября 1930 г. Двери новых корпусов открылись уже в начале сентября.

Городок БГУ стал реальностью. Но он сразу превратился в городок почти всей белорусской высшей школы: реорганизация университета в соответствии с постановлением СНК БССР от 7 июля 1931 г. выделила из его стен несколько самостоятельных институтов. Их расположение в городке сделало университет лишь одним из совладельцев новых зданий, тем более что управление городком по решению СНК от 13 августа 1931 г. было поручено отдельной самостоятельной администрации.

Поэтому проблем с размещением трех факультетов БГУ, оставшихся в его составе, не уменьшилось, а, наоборот, увеличилось. Например, в 1939 г. констатировалось, что у студентов-гуманитариев совершенно нет лекционных залов и аудиторий для семинарских занятий. Почти половина студентов БГУ по-прежнему, как и в 1920-е гг., жила в бараках на Студенческой улице, в частном секторе за железнодорожным вокзалом.

Существовало понятие «университетский городок», было создано и приносило плоды университетское окружение, но не было отдельного, принадлежащего только БГУ пространства. Он, Университетский городок, был растянут между БГУ, мединститутом, пединститутом, Нархозом.

Здания Университетского городка. 1933 г.

В начале 1930-х гг. университет сыграл значительную роль в создании системы высшего образования Беларуси. На базе его факультетов были созданы Минский медицинский институт, Минский юридический институт, Белорусский институт народного хозяйства, Минский химико-технологический институт, который вошел в состав Белорусского политехнического института, и ряд других. Клинический городок БГУ стал 1-й городской больницей, а первый библиотечный сбор БГУ в 1922–1926 гг. был преобразован в Государственную библиотеку Беларуси. Ученые БГУ участвовали в создании Инбелкульта – Академии наук, крупнейших научно-исследовательских учреждений. Вехи в деятельности университета – это ликвидация безграмотности, формирование национальной системы высшего образования и науки, восстановление отечественного и освоение мирового культурного наследия. Более того, университет как средоточие образования и науки превратился в центр общественной и политической жизни Беларуси. Его влияние распространялось почти на все сферы деятельности молодой белорусской государственности.

Осмысление высокого предназначения вдохновляло университет с помощью символов и атрибутов донести до ума и чувств молодежи понимание места и роли высшего образования.

Строительство городка завершило первый этап университетской истории. Открытость, энтузиазм, стремление к новому, увлеченность и искренность в деле характеризовали тогдашние взаимоотношения в университетском коллективе. Но уже с конца 1920-х гг. стала набирать силу репрессивная машина, начались аресты.

Н. Н. Кравченко

В 1928/29 учебном году было уволено 32 преподавателя, из них 7 профессоров. Началось наступление на очередном фронте, когда была поставлена первоочередная задача – «замена буржуазной профессуры». Тех, кто стремился к научности в преподавании и объективности в науке, обвинили в догматике. Одними из первых были уволены из БГУ профессора Д. А. Жаринов, И. И. Крыльцов, И. С. Парменов, В. М. Ширяев как «проводники вражеских взглядов». В ноябре 1930 г. Правлением БГУ, которое возглавил новый ректор Иосиф Кореневский, было принято решение о ликвидации единой для университета организационной структуры – Научного общества. Оно было разделено на отдельные общества по различным направлениям знаний с непосредственным подчинением правлению. Один за другим покидали университет отличные профессора, доценты и преподаватели. Были уволены профессора А. С. Щепотьев (за «проявление великодержавного шовинизма»), М. М. Экземплярский (за «несоответствие занимаемой должности»), Н. Н. Кравченко (без всяких аргументов), А. И. Мрочек (он «не отвечал на предупреждения»), доцент С. Л. Певзнер (за «вредное освоение преподаваемых дисциплины»). Некоторые, не выдержав давления, увольнялись сами, профессора В. М. Игнатовский и Б. В. Чредин покончили жизнь самоубийством. В. И. Пичета – первый ректор БГУ, всемирно известный историк, выдающийся ученый – был арестован и обвинен в деятельности по «быстрому осуществлению планов интервенции против СССР» и как «белорусский буржуазный националист и великодержавный шовинист».

Н. Н. Дурново

Большой удар БГУ нанесла развернувшаяся в конце 1920-х и в 1930-е гг. борьба с так называемой «нацдемовщиной» и «уклонами в партии». Многие ученые и студенты БГУ были объявлены «врагами партии и народа» и репрессированы: академики П. Я. Панкевич и Ц. Л. Бурстин, видные ученые И. П. Кореневский, А. И. Дьяков, И. Ф. Ермаков, Н. М. Бладыко, В. С. Бобровницкий, профессора В. К. Дыдырко, Е. К. Успенский, В. Д. Дружчиц, А. А. Смолич, М. М. Пиятухович, И. И. Замотин, Н. Н. Дурново и многие другие.

В мрачном 1937 года погибли первый декан истфака БГУ академик В. К. Щербаков, обвиняемый как «национал-фашист» и «шпион».

Реалии конца 1920-х и в 1930-е гг. во многом замедлили развитие университета, но не могли его остановить. Именно в 1930-е гг. окончательно сложилась факультетская структура, которая получила развитие в дальнейшем. В этот период начали работать биологический, химический, физико-математический, исторический, географический, филологический факультеты. Накануне 20-летнего юбилея БГУ состоял из 6 факультетов и 33 кафедр, на которых работали 17 профессоров, 41 доцент, более 90 преподавателей и ассистентов, занимались 1337 студентов и аспирантов.

За первые 20 лет работы БГУ подготовил для Беларуси 5240 высококвалифицированных специалистов-историков, юристов, математиков, физиков и др. Университет стал первым этапом творческого взлета многих известных ученых, таких как Т. В. Бирич, Л. А. Арцимович, А. Н. Севченко, Н. Н. Улащик и др. С университетом связана деятельность народного писателя Беларуси Якуба Коласа, писателя и поэта Змитрока Бядули, выдающегося военачальника Г. К. Жукова. В БГУ сформировалась целая плеяда выдающихся белорусских поэтов и писателей – это Кондрат Крапива, Павлюк Трус, Алесь Дудар, Тодор Кляшторный, Петрусь Бровка, Петро Глебка, Алесь Сологуб, Максим Лужанин, Сергей Дорожный, Никифор Чернушевич, Микола Хведорович и др.
На переломе 1920–30-х гг. актуализировались проблемы поиска новых организационных и методических характеристик учебного процесса.

Учебная нагрузка студентов была слишком велика. Так, студентам педфака необходимо было сдавать до 50 зачетов в год, в то время как на изучение многих учебных предметов отводилось от трех дней до трех недель. Такое количество дисциплин возникло из-за того, что появились новые «общественно-политические, белорусоведческие и педагогические курсы».

Проходили научно-методические дискуссии среди преподавателей и активных студентов. Правда, роль преподавателя отдельным образом была закреплена в инструкциях в части их ответственности – за проверку знаний студентов. Преподаватель был обязан оценивать студентов индивидуально, даже когда проводились такие коллективные формы занятий, как «конференции заочников».

Сокращение срока обучения гуманитариев («работников идеологического фронта» – такое определение дала им еще в 1928 г. республиканская центральная пресса) было не очень приемлемым. «Ускорение» учебного процесса имело негативные результаты при подготовке специалистов для различных сфер производства (университет как раз в это время начали приспосабливать для нужд народного хозяйства: действовал факультет права и хозяйства, было принято решение об открытии химико-технологического факультета и др.). Подобное положение было характерно для всех высших учебных заведений СССР.

«Гонки» по учебному плану привели к снижению уровня профессиональной подготовленности выпускников БГУ и, разумеется, самой сути университетского образования. Доходило до того, что студенты обязаны были полностью самостоятельно изучать некоторые курсы или усваивать их коллективно. Например, даже при подготовке к сдаче государственного экзамена по истории партии выпускники литературного отделения педфака слушали тезисы, которые озвучивал не преподаватель, а их товарищ по группе. И этот метод обучения стал почти привычным.

Студенты геофака БГУ. 1930-е гг.

Но, как писал автор газетной статьи, когда «читка» дошла до термина «каучук», то никто не смог дать его определения. И газета эмоционально констатировала: «Ни одна из шести представительниц новой интеллигенции не знает!!!» Вопросы чисто методического характера всегда приобретали политическую окраску, поэтому общая картина в университете в конце 1920-х гг. была сравнительной с периодом начала его деятельности. Регулярные «чистки» рядов преподавателей и студентов не способствовали повышению качества кадров выпускников. «Пролетаризация» социального состава студентов дополнялась установленными Наркомпросом «нормами» приема в БГУ в зависимости от происхождения. Такой путь «придания благородства» студенчеству становился привычным.

Постановлением СНК БССР от 7 июля 1931 г. БГУ был сведен, по сути, до уровня спецшколы по подготовке кадров для средних учебных заведений (техникумов, рабфаков, школ ФЗО), младших научных работников, младших преподавателей вузов (ассистент, «групповод»), но также и «высококвалифицированных научных работников для вузов и втузов и научно-исследовательских институтов» по физико-математическим и естественнонаучным дисциплинам. Отмечалось, что «рабочий класс поставил задачу привести систему образования в соответствие с интересами диктатуры пролетариата». Поэтому срок обучения для первой категории студентов университета был очерчен 3 годами, а для второй – на 1–1,5 года больше. И в очередной раз ректорат БГУ и его преподаватели вынуждены были принимать на себя обязанности по составлению новых вариантов учебных планов, стремясь сделать их «постоянными»: с 1 октября 1932 г. было введено новое «твердое» расписание занятий, исходя из 50 учебных недель в году и шестидневной рабочей недели.

Одновременно лучшие силы были брошены на «перестройку методов преподавания в направлении обеспечения самостоятельной работы студентов», осуществление которых проводилось вместе с расширением «коллективных форм работы студентов» и развертыванием социалистического соревнования между студентами. Было громко заявлено, что БГУ берет на себя обязанность «уничтожить» переходы студентов из одного вуза в другой. С 1932/33 учебного года университет стал осуществлять переход на так называемый «унифицированный учебный год»: в зависимости от курса обучения точно устанавливалось время его изучения, время каникул, сессий, защит дипломных работ и, главное, разделение учебного года на два семестра с двумя сессиями. Эти изменения стали происходить согласно соответствующему решению ЦИК СССР от 19 сентября 1932 г. об учебных программах и режиме в высшей школе и техникумах. С этого момента только воскресенье оставалась для преподавателей и студентов выходным днем. Определялось точное время для решения «научных и методических вопросов» для преподавателей, а также «трехчасовая ежедневная норма самостоятельной работы» для студентов.

Такое реформирование учебного процесса в БГУ, как и других сторон его деятельности (чего стоило только «укрупнение» БГУ), в скором времени было воспринято как предосудительное. Поэтому СНК БССР принял специальное постановление по деятельности университета, поставил задачу снова сделать его ведущим учебным и научным учреждением Беларуси. Срок обучения на факультетах БГУ был увеличен до пяти лет. И это было очень важно. Было также обращено внимание на продолжительность общественной работы, которой занимались студенты: она не должна была препятствовать их непосредственной деятельности по овладению знаниями. Правда, внутри- и внешнеполитическая действительность сказывались на сути подготовки: например, в 1935/36 учебном году изучению военного дела в учебных планах отводилось 140 часов, а иностранного языка – только 120. В университете и всей высшей школе Беларуси развернулись дискуссии о наиболее эффективных путях развития учебного процесса.

Правда, внутри- и внешнеполитическая действительность отражалась на сущности подготовки: например, в 1935/36 учебном году изучению военного дела в учебных планах отводилось 140 часов, а иностранного языка – только 120. В университете и высшей школе Беларуси развернулись дискуссии о найболее эффективных путях развития учебного процесса.

Обсуждалось и то, как сделать лекции преподавателей интересными и полезными для студентов, как поднять качественный уровень обучения.

Л. М. Шнеерсон

В 1937 г. заместитель директора БГУ по учебной работе (проректор) Л. М. Шнеерсон в целом положительно оценил результаты учебного процесса, хотя при этом подчеркнул, што студентам не хватает умения применять знания, полученные на лекциях и во время практических занятий.

Причину этого он видел в отсутствии связей между разными формами обучения: теорией и практикой. Между тем временно исполняющий обязанности ректора профессор химии Н. Ф. Ярмоленко с гордостью отметил, что лекции и практические занятия стали исключительными формами учебной работы. Для старших курсов был установлен один день для самостоятельной работы, отменен «бегущий учет», который, по мнению университетского руководителя, только мешал студенту «глубоко изучать предмет», изменили «коллективную» форму усвоения знаний, семинарскую «проработку предмета». К таким изменениям руководство университета подтолкнули студенты. Их аргументами, растиражированными в прессе, было то, что они загружены всякими заданиями, отчетами, зачетами и т. д. В качестве «компенсации» ректорат и деканаты советовали студентам (а иногда и принуждали) более активно участвовать в научно-исследовательской работе. Такая смелость в реорганизации учебного процесса обосновывалась соответствующими положениями очередного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР о высшей школе.

Нужно отметить, что самостоятельная работа студентов как средство и способ повышения качества обучения не отвергалась полностью. Газета БГУ даже сочла возможным в нескольких номерах перепечатать из газеты «Ленинградский университет» большую статью «буржуазного» профессора экспериментальной педагогики Мичиганского университета (США) Г. М. Уипла «Как нужно заниматься». В ней говорилось о системе организации эффективной самостоятельной работы студентов. В конце 1930-х гг. неоднократно обосновывалась мысль о том, что среди «наших» студентов не может быть «способных» или «неспособных», потому что все они являются представителями «нашей энергичной и способной советской молодежи». Поэтому только от подходящих методов организации учебного процесса зависела основательность подготовки будущих специалистов.

Усилия лучших профессоров-гуманитариев были направлены на подготовку нового поколения советских учебников, среди которых особое значение придавалась учебникам для вузов по истории СССР и всеобщей истории. Для этого была создана специальная партийно-правительственная комиссия (январь 1936 г.).

П. П. Савицкий

Партийно-правительственные постановления определяли необходимость «всемерного укрепления дисциплины» как среди студентов, так и профессоров и преподавателей. Ректор Парфен Петрович Савицкий в феврале 1939 г. призывал коллектив БГУ применять эти постановления как «отличное оружие в борьбе с нарушителями трудовой дисциплины, дезорганизаторами социалистического порядка...». Слова ректора обосновал ученый секретарь университета М. М. Дудинский, который обратил внимание коллектива БГУ на неабходимость развертывания социалистического соревнования среди студентов и преподавателей. Вместе с тем он отметил, что «тормозом в работе студентов, как и самих преподавателей», является то, что в БГУ так и не приступили к составлению учебников по отдельным преподаваемым курсам.

Профессура и руководство университета, а вместе с ними и студенты, вели споры о соотношении обязательной аудиторной и самостоятельной работы студентов, учебно-методических параметрах лекций, путях сближения академических занятий и практических нужд социалистического производства и т. д. Уже в апреле 1941 г. профессор химии Ф. Г. Осипенко, который в то время занимал должность проректора по «учебно-обучающей части», высказал свой очень рассудительный и четкий взгляд на проблему: «лекция – основная форма преподавания».

Кстати, эта проблема стала основанием для проведения в университете особого совещания преподавателей.

Нужно сказать, что при всех предполагаемых и реальных новациях в преподавании коллектив БГУ исходил из того, што «расписание занятий и эказаменов в высшей школе, как и грфик на производстве, – нерушимый закон». Этот закон действовал со времени выхода в июне 1936 г. Постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О работе высших учебных учреждений и руководстве высшей школой», в которой однозначно было очерчено, что можно, а что нельзя делать. Отдельные разделы этого постановления («Об организации учебного процесса», «Об организации учебной работы») словно ставили все точки над «і» в разных спорах и дискуссиях. Однако университетское академическое сообщество хотя и принимало установки высших инстанций, но продолжало свой самостоятельный поиск максимально эффективных методических приемов и средств обучения в вузе.

Очевидно, это поиск бесконечный, так как масштабы нового времени постоянно изменяются и требуют нового уровня квалификации специалистов. А их подготовка возможна при наличии не только современных образовательных учреждений и систем, но и при условии выраженной целенаправленности учащихся, высоком профессионализме преподавательского состава. Так было всегда. И как показывает современность, модернизация высшего образования суверенной Беларуси в XXI в. не только реальность, но и необходимое условие для того, чтобы не остаться на краю цивилизационных процессов. Обращение к историческому опыту белорусской высшей школы только подтверждает этот вывод.